Откровение блаженному Иоанну Богомилу о непорочной цивилизации людей добрых…
В тонком сне вижу себя среди людей добрых. Назвали себя катарифянами – богомилы, насельники древнейших белых скитов на территории Сибири, Волго-Дона и современной Европы.
Увидев меня, собрались большой семьей: 30-40 человек. Благообразнейшие – от молодых (парубки чистые и дивчины прекрасные) до глубоких стариков 150-200-летних.
Держались больше мужчины с мужчинами, женщины с женщинами: матери с матерями, отцы с отцами.
Угощения
Посадили за стол, стали расспрашивать и угощать нескончаемо – куличами сладкими да пирогами не мясными и не рыбными, а наподобие соевых, неземного состава и консистенции. Рецепты их давно утрачены.
Выносили огромные (метр на два) коробки со сладостями. На столах стояли разноцветные стеклянные графины с изумительного вкуса напитками из трав и каких-то питательных веществ – тоже, по-видимому, неземного происхождения.
Все, на что падал мой взгляд, тотчас подносили и подавали.
Трапеза как элемент божественной евхаристии
Основная категория того времени: избыток. Отец настолько добр и щедр, что его даров хватало для всех нуждающихся. Если кто-то получал, например, пищу земную или премудрость божию – тотчас делился дарами, поскольку Божество подавало преизобильно.
Чудесные избыточествующие трапезы были так же прекрасны, как хороводы, и подобно хороводам составляли элемент божественной евхаристии. Под евхаристией понималось не ритуальное вкушение из чаши, а ‘трапезы божеств’, как их называли.
Богочеловеки садились за мессианистические трапезные столы и вкушали из неупиваемых чаш несъедаемые яства. Блаженство было несказанно! Каждое блюдо несло печать премудрости, открывающейся с небес и запечатляемой на внутреннем белом экране.
Холсты
Их искусства оставляли неизгладимое впечатление. Ничего подобного я не видел. Невероятная красота притягивала сильнее любой иконы.
С виду холсты напоминали работу реставратора над иконами, но изображались на них не божественные лики, а мистические символы и образы теогамической духовности: терема, замки и хоромы, женщины в сарафанах и чепцах, расписные скамейки да столы… Во всем сквозила божественная святость и бросающаяся в глаза архетипическая доброта.
Техника создания холстов была особой. Их крепили на дереве с помощью специальной лепки, затем наносили письмо, после чего пропитывали таинственными белыми составами.
Чем дальше, тем более таинственными были холсты – несказанной красоты, чистоты и притягательности. Я мало что понимал, но душа тянулась к ним и говорила свое архетипическое ‘да, да, да’. Благодать захлестывала, сердце раскрывалось на всю вселенную, и я просил: ‘Покажите еще!’
Они откликались на все мои просьбы, ни в чем не отказывали. Сколько просил, столько и приносили. Ешь – сколько можешь. Смотри – пока не устанешь.
Мне захотелось увезти с собой их работы: ‘У меня несколько тысяч дорогих детей. Мы живем общей доброй семьей’… И по своей наивности имел неосторожность спросить: ‘Сколько будут стоить ваши холсты?’
Хозяева крайне смутились. Пояснили: деньги воспринимаются ими как чудовищная порча, гибельная для любой цивилизации. Связываться с деньгами, заниматься куплей-продажей для катарифян было равносильно осквернению. Не было у них купцов, меновых операций, рынков и бирж. Люди занимались сельским хозяйством, ремеслом, художественным творчеством…
Чем больше отдаешь, тем больше обретаешь
Опять стали потчевать меня чудесной выпечкой. Дали с собой полную корзину: ‘Бери, сколько сможешь унести’. Я сказал, что не могу много взять. Тогда снарядили тройку прекрасных белых коней и нагрузили целый воз куличей, пирогов, кулинарных роскошеств и, главное, дивных холстов-икон.
Основная черта той жизни – умонепостижимая доброта. Нескончаемая, превосходящая, больше той которую можно представить, трансцендентная настоящему миропорядку. В их глазах плескалось море доброты, чистоты и мира.
Отдавали всё: ‘Наш Боженька добрый. Дает и для гостей. Чем больше отдаешь, тем больше обретаешь. У нас ничего не портится, но грех не отдать. Ешь на здоровье’.
Другое, что бросалось в глаза – изумительная чистота и простота, которая потрясала и тотчас покоряла.
Хороводы
Перед тем как водить звездочные хороводы, облекались в особые одежды. Женщины надевали двойные, с полами до земли расписные голубые сарафаны и длинные платья с платками. Второй платок накрывал голову. Мужчины были в холщовых бордового цвета рубахах.
Как хороводили катарифяне!
Вначале встречались, христосовались, кумовались, кланялись до земли, преподносили поцелуй мира. Затем становились в цепочки по 8–10 человек, обняв друг друга за плечи. Несколько цепочек образовывали звездочку. Соединившись в звездочки, описывали круги.
Кружение символизировало круговерти богомильского креста. Постепенно звездочный хоровод превращался в солнце, и все восхищались в солнечные миры. Лица излучали тончайший трепет. Кружась, сочетались в одно целое и, казалось, собеседовали. Впадали в экстаз, переживали чудесные блаженства, брачные шествия с божествами… Хороводы питали, наполняли, нескончаемо радовали.
Экстатические блаженства предполагали выход в Правь, в пакибытийные сферы – но не с помощью шаманских заклинаний, как представляет ущербное сознание 84-й смешанной, а экстатическим легким полетом, куда катарифян вовлекали старцы, имеющие опыт длительных блаженно-летаргических восхищений.
Сейчас такие хороводы водить невозможно. Утрачено девственно-невинное сознание, которое было присуще в давние времена людям добрым божиим – богомилам и бел-корабелам.
Сначала меня не приглашали в хороводы, наблюдал со стороны. А когда звездочка хоровода приблизилась ко мне, как бы ненавязчиво вовлекли в нее… Так поступали с неофитом, гостем, пришельцем: захватывали в хоровод, чтобы передать переживаемые экстатические блаженства, и затем отпускали.
Услышав мое имя (Вениамин), стали обращаться ко мне Амини Бонами – так перевели мое ветхое имя на хороводный язык.
Язык связывался для них с хороводением. Начав говорить, тотчас водили хороводы и впадали в изумительно сладчайшее экстатическое состояние, которое можно испытать только в хороводе.
Множество добрых духов
Катарифяне были окружены добрыми духами, которые помогали устраивать жизнь и быт. Таких духов было великое множество, и гипербореи знали их по именам.
Духи не вызывали подозрений. Не было и мысли, что дух-собеседник может оказаться супротивным и лукавым. Злых духов вообще не было – жили где-то на болотах и не дерзали приближаться.
Мати добрая Шира
Катарифяне, наследуя сибирским гипербореям, знали больше 200 божеств. Это были их бонами, учителя. Каждое божество открывало свои ипостасные свойства доброты.
Поклонялись добрым Отцу и Матери. Матерь Божию называли по имени реки: Шира (Добрая) – гиперборейский эквивалент Марии: добрая Мать-проявленница, Медиатриса. Она проявляла божественный мир Прави – мир бессмертия, куда уходили предки.
Я спросил о Божией Матери, и услышал ответ:
– Она и есть наша Мать. Вы ее знаете искаженно, понаслышке. Она не отходит от нас, в гости к нам ходит, а мы – к ней ходоки. Пока Мати добрая Шира с нами, мы счастливы и блаженны. Когда она оставит мир, мы уйдем с ней.
Так и произошло. Мати Шира оставила мир, и катарифяне, белые корабелы, сибирские гипербореи ушли следом. Без Богоматери жизнь на земле была для них невозможна.
Явь – проявленность Прави
Первичной реальностью считалась Правь пакибытия. В эту царскую кладовую-сокровищницу уходило всё лучшее, где слагалось чудесными музыкальными сагами, светлейшими тайнами и затем проявлялось в виде благоуханных свитков. ‘Ты учишь из наших книг’, – говорили мне. Проявленность – Правь, ставшая Явью.
Люди обладали даром читать на белом экране. Правь пакибытия была для них более чем реальной. Туда уходили предки, там обитали божества…
Как можно было править миром? В Прави, проявленной в Яви, в ее свитках, цветах, предметах, тайнах…
‘Дом наш на небе жилом’
Жили большой семьей. Община в 20-30 человек называлась родней. Я не видел, чтобы они находились порознь и тем более поодиночке – постоянно вместе. Печек в домах не было. Тепло исходило от других, неземных, наверное, очагов.
Жили благоговейно. Воздухи в их зауральских деревнях были чистыми, люди – наивными, невинными, светлыми, чистыми, мирными и добрыми.
Приносили обеты девства. Похоти не существовало даже в браке. Зачатие было тайной, открываемой только особым посвященным, которые умножали семью.
Доброго Бога звали Добрыней Никифоровичем, Добрыней Тимофеичем. Такими же именами величали себя и своих предков.
Уделы ушедших были светлейшими. Кто чист, жил вечно и не умирал. Говорили: ‘Дом наш там, на небе жилом’.
Человек был транспаративно просвечивающим. Прекрасные письмена проявлялись как живое письмо на приготовленном холсте. Таинственные свитки запечатлялись во внутреннем – на внутренних холстах, для чего искали экстатического умиленного состояния блаженства в песнопениях или хороводениях.
Добрые птицы и животные
…Видел я огромных ручных птиц, изумительно добрых и мудрых (современные птицы, даже домашние, лишены доброты и тем более мудрости). Весь чудесный живой мир говорил на непонятном языке, дышал неизъяснимой солнечной музыкальной добротой моцартовско-бетховенских адажио.
Животные служили людям. Они не походили на апокалиптических льва или телицу, но относились к незнакомым нам видам, являвшим ипостаси доброго Божества и Премудрости. Птицы были человекообразны, а люди – подобны птицам…
У катарифян я впервые понял, что такое метемпсихоз. Ушедшие ближние возвращались в облике добрейших животных и в этом образе продолжали служить оставшимся на земле. Воплотиться, скажем, домашним тигром или конем было не меньшей честью, чем прийти в образе человека.
Священные сны
Жизнь длилась 150-200 лет и могла продолжаться до тысячи, если старец или старица переходили в афтарсию.
Достигшим афтартического обновления открывались великие тайны. Могли становиться невидимыми, уходить в иные миры и общаться с усопшими… Это называлось блаженными священными снами.
Каждый сон мог длиться несколько минут или годы. Время погружения старца общины в такую священнолетаргию считалось сакральным. Прекращалась какая-либо деятельность – ожидались дары с небес. Старец был окружен атмосферой блаженного трепета.
Из мира усопших старцы приносили мудрые советы, а также продукты, цветы, свитки, холсты… Несли дивный мир – жизнь своих святых предков.
Самое поразительное – налаженная связь между живыми и усопшими. Захоронения были открытыми, чтобы усопшие могли выходить из гробниц и свободно посещать в тонких телах своих близких, родню. Если родственники не отпускали их в царствие, блаженные предки продолжали навещать живых – пока не исполнялась мера. Когда уставали те и другие, усопших отпускали с миром, и они обещали возвращаться.
Общение с усопшими как с живыми (в это время живые становились как усопшие, погружаясь в божественный экстатический сон) переводило в порядок афтарсии, вечности. Катарифяне называли это явь во сне, объясняя:
– Проявленная Правь – явь в тонком сне. А у вас – сон наяву, небыль.
Возвращение старца сопровождалось тем, что катарифяне ценили выше всего – откровениями великих тайн. Белой пыльцой они постепенно осаждались во внутренних замках.
Белые старцы составляли пантеон Бел-Бога. Им оказывали почтение как живым божествам. Уходили в Правь в литургическо-экстатических восхищениях и возвращались оттуда с ганнами, священными рукописями-свитками, которые затем читались в словесных воскурениях.
Чтение ганн с дальнейшими их комментариями было изумительным занятием и доставляло душам экстатические блаженства.
Ганнами были и те божественные свитки, которые Божия Матерь простирала передо мной на Соловьиной горе. Преподносимые на таинственных небесных языках, они затем проявляются как письмо –
проявленность Прави
и Alma Mater Dei et Humani,
дар о.Иоанну как мастеру бонами.
Проявители небесных текстов
Катарифяне, читая вслух священные книги и священное письмо, впадали в экстатическое блаженство, сопровождающееся песнопениями.
Бел-старцы, ведущие духовные упражнения, считали, что для понимания свитков необходимо войти в Правь, в пакибытие. Только там можно прочесть проявленный текст, как они его называли.
Были старцы-проявители, которые имели пророческие харизмы проявлять небесные тексты, раскрываемые добрейшими божествами как белые свитки в царствии.
Священные свитки, живые и всегда новые
Среди катарифян существовало множество разных толков (священное слово; черные блудодеи позднее обозвали толки ‘сектами’).
Толки – поскольку толковали священные свитки, живые и всегда новые. Катарифянам был неведом порядок издававшегося в тысячах экземпляров статичного архаичного письма, каким оно стало после изобретения книгопечатания. Толкователи обладали даром перевода с небесного языка на земной. Дар этот утрачен и будет возвращен в богочеловечестве.
Одни и те же тексты сообщались в разные общины, и были разнотолки. Но ни соревновательности, ни хищи, ни зависти, ни борьбы за власть не было между ними. Никакого зла, никакой тьмы. Между небесными проявителями Прави всегда царил мир.